Я уже писала о присутствии в творчестве Булгакова каких-то повторяющихся из произведения в произведение мотивов.

И один из них – проблема вечно терзающей совести. В одном из комментариев к статье о Пилате мне написали: «К вопросу о кинематографических воплощениях. У меня ощущение, что советские режиссеры Алов и Наумов, снимая свой гениальный фильм "Бег" по Булгакову, помнили о Понтии Пилате...».

Конечно же, в фильме этот мотив есть. И параллели между двумя произведениями выстраиваются достаточно чёткие.

Вспомним, например, тот фрагмент из сна Пилата, где он скажет, что трусость – «это самый страшный порок», и, доказывая свою храбрость, станет рассказывать, как «не струсил же… тогда, в Долине Дев, когда яростные германцы чуть не загрызли Крысобоя-великана». Мне здесь вспоминается (может быть, и не очень-то к месту) знаменитый диалог из «Бега»:

«Крапилин. А ты пропадёшь, шакал, пропадёшь, оголтелый зверь, в канаве! Вот только подожди здесь на своей табуретке! (Улыбаясь.) Да нет, убежишь, убежишь в Константинополь! Храбёр ты только женщин вешать да слесарей!

Хлудов. Ты ошибаешься, солдат, я на Чонгарскую Гать ходил с музыкой и на Гати два раза ранен.

Крапилин. Все губернии плюют на твою музыку!»

Пилат будет всё время продолжать свой незаконченный диалог с Иешуа - ведь «он чего-то не договорил с осуждённым, а может быть, чего-то не дослушал». Хлудов бо́льшую часть пьесы ведёт диалог с Крапилиным. В самом начале «Сна восьмого и последнего» он «разговаривает с кем-то»: «Ты достаточно измучил меня, но наступило просветление. Да, просветление. Пойми, я согласен. Но ведь нельзя же забыть, что ты не один возле меня. Есть живые, повисли на моих ногах и тоже требуют...» На что он согласен?

Булгаковым написано несколько вариантов финала пьесы, и литературоведы до сих пор не пришли к единому мнению, какой из них считать окончательным. Чаще всего в печати пьеса завершается самоубийством Хлудова:

«Хлудов (один). Избавился. Один. И очень хорошо. (Оборачивается, говорит кому-то.) Сейчас, сейчас... (Пишет на бумаге несколько слов, кладёт её на стол, указывает на бумагу пальцем.) Так? (Радостно.) Ушёл! Бледнеет. Исчез! (Подходит к двери на балкон, смотрит вдаль. Хор поёт: "Господу Богу помолимся, древнюю быль возвестим...") Поганое царство! Паскудное царство! Тараканьи бега!.. (Вынимает револьвер из кармана и несколько раз стреляет по тому направлению, откуда доносится хор. Гармоники, рявкнув, умолкают. Хор прекратился. Послышались дальние крики. Хлудов последнюю пулю пускает себе в голову и падает ничком у стола. Темно)».

Сцена, конечно, сильная. Но меня не оставляет впечатление, что такой конец для Хлудова слишком прост. Более убедительным кажется мне один из вариантов финала 1937 года, в котором Чарнота, подводя итог, скажет: «А! Душа суда требует! Ну что ж, ничего не сделаешь!» И скажет он это после ухода Хлудова, заявившего: «Сегодня ночью пойдёт пароход, и я поеду с ним». Ведь во всех вариантах он будет говорить Серафиме: «Я тоже поеду... Под своим именем. Явлюсь и скажу: я приехал, Хлудов». А на её слова «Безумный человек! Вы подумали о том, что вас сейчас же расстреляют!» - с каким-то удовлетворением ответит: «Моментально! Мгновенно! А? Ситцевая рубашка, подвал, снег, готово! (Оборачивается.) И тает моё бремя... Смотрите, он ушёл и стал вдали». «Он» - это везде и всюду преследующий его Крапилин.

Этот вариант печатался в советское время. Обычно указывают, что по идеологическим соображениям. Но не кажется ли вам, что возвращение Хлудова, готового к любому наказанию («Я помню армии, бои, снега, столбы, а на столбах фонарики... Хлудов пройдёт под фонариками!»), звучит сильнее?

В России Слащёв издал книгу воспоминаний, преподавал тактику в школе комсостава «Выстрел» (по свидетельствам слушателей, блестяще), но от кары не ушёл. 15 января 1929 года в газете «Известия» появилась заметка: «11-го января, как у нас сообщалось, в Москве на своей квартире убит бывший врангелевский генерал и преподаватель военной школы Я.А.Слащёв. Убийца, по фамилии Коленберг, 24-х лет, заявил, что убийство им совершено из мести за своего брата, казнённого по распоряжению Слащёва в годы гражданской войны».

Можно провести параллель и ещё с одним булгаковским героем, делающим свой выбор. Как будто отвечая на призыв Слащёва, Мышлаевский в «Днях Турбиных» определяет свой путь: «И пойду, и буду служить. Да!.. Пусть мобилизуют! По крайней мере буду знать, что я буду служить в русской армии», - а на восклицание «Да они нас все равно расстреляют!» - ответит: «И отлично сделают! Заберут в Чеку, обложат и выведут в расход. И им спокойнее, и нам...»

******

Для фильма «Бег» режиссёры не взяли ни один из булгаковских финалов. Их Хлудов, одинокий, в окружении собак, стоя на берегу, смотрит вслед пароходу, увозящему на Родину Голубкова и Серафиму (рискую навлечь на себя гнев многих, но скажу, что всё то, что идёт за этим кадром в фильме, мне представляется уже лишним и даже слащаво-сентиментальным. Но, наверное, тогда иначе было делать нельзя – ведь уже само утверждение сценария начальством режиссёры называли «булгаковским чудом»).

Я, глядя на него, вспоминаю слова Чарноты: «Развязала ты нас, судьба, кто в петлю, кто в Питер, а я как Вечный Жид отныне! Летучий Голландец я!» Только если у Чарноты здесь звучит даже какое-то лихачество, то у Хлудова – полная обречённость.

Как снова всё переплетается! Агасфер (он же Вечный Жид), ремесленник, не позволивший Иисусу, которого вели мимо на распятие, прислониться к стене его дома, чтобы отдохнуть, был осуждён на скитание по земле до Второго пришествия и вечное презрение со стороны людей. С ним как будто сближается и Летучий Голландец, который не может пристать к берегу и обречён вечно бороздить моря. Хлудов, по мысли авторов фильма, наверное, обречён вечно смотреть за горизонт…

И снова вспоминается Пилат, несущий наказание «двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то», который «ненавидит свое бессмертие и неслыханную славу»: «Он говорит одно и то же, он говорит, что и при луне ему нет покоя и что у него плохая должность. Так говорит он всегда, когда не спит, а когда спит, то видит одно и то же – лунную дорогу, и хочет пойти по ней и разговаривать с арестантом Га-Ноцри, потому что, как он утверждает, он чего-то не договорил тогда, давно, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана. Но, увы, на эту дорогу ему выйти почему-то не удаётся, и к нему никто не приходит. Тогда, что же поделаешь, приходится разговаривать ему с самим собою».

Эпиграфом к «Бегу» Булгаков поставил строки из стихотворения В.А.Жуковского «Певец во стане русских воинов»:

Бессмертье - тихий, светлый брег;

Наш путь - к нему стремленье.

Покойся, кто свой кончил бег!..

Там это молитва за павших, продолжающаяся разговором о новых испытаниях («Вы, странники, терпенье!»). У Булгакова – как будто ещё одно размышление о свете и покое.

Пилат получает своё прощение – «за него уже попросил тот, с кем он так стремится разговаривать». Получит ли прощение Хлудов – вопрос открытый. Но мотив беспокойной совести и души, требующей суда, звучит необычайно сильно.

Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь

Путеводитель по статьям о романе здесь